Нашел воспоминания Жак Ива Кусто о работе по подъему предметов с махдийского кораблекрушения.
"Первым из двух обнаруженных грузовых судов классической древности является так называемая "галера Махдиа". Название это, однако, неверно: судно совершенно лишено характерных для галеры рядов уключин, это был самый настоящий парусник, специально предназначенный для перевозки внушительных по тому времени грузов – не менее четырехсот тонн. Махдийский корабль был построен в Риме около двух тысяч лет назад и предназначался для вывоза из Греции награбленных предметов искусства. Наши поиски этого корабля вылились в настоящую археолого-детективную историю.
В июне 1907 года один из тех приземистых греческих ныряльщиков, которых можно встретить по всему Средиземноморью, разведывал воды у Махдии на восточном побережье Туниса в поисках губок. На глубине ста двадцати семи футов он неожиданно обнаружил лежащие в несколько рядов большие предметы цилиндрической формы, наполовину занесенные илом. Он сообщил, что все дно здесь устлано пушками.Адмирал Жан Бэм, командующий военно-морским округом Французского Туниса, направил к месту находки водолазов. Они насчитали шестьдесят три орудия, лежавших на равном расстоянии друг от друга, образуя правильный овал. Рядом покоились на дне какие-то предметы прямоугольной формы. Все было густо покрыто морской живностью. Водолазы подняли один из цилиндров. С него соскребли наслоения и обнаружили… мрамор. Пушки оказались ионическими колоннами!
Правительственный чиновник Альфред Мерлэн, эксперт по античной культуре, сообщил о тунисском открытии знаменитому археологу и искусствоведу Саломону Рейнаху. Рейнах обратился к меценатам за средствами для подъема со дна моря найденных памятников древности. На его призыв откликнулись два американца: некий эмигрант, назвавшийся герцогом Лубатским, и Джеймс Хэйден Хайд, пожертвовавший двадцать тысяч долларов. Рейнах предупредил, что не может гарантировать успех, но это не испугало Хайда. Возглавил экспедицию лейтенант Тавера. Он набрал в Италии и Греции самых искусных водолазов, снабдив их новейшим снаряжением.
При тогдашнем развитии водолазной техники и такая глубина являлась серьезной проблемой. Как раз в том году водолазное управление английского флота разработало первый график ступенчатой декомпрессии для операций на глубинах до ста пятидесяти футов, однако Тавера ничего не знал об этом. Несколько человек из числа набранных им водолазов были настолько серьезно поражены кессонной болезнью, что навсегда вышли из строя. Трудная и опасная операция продолжалась пять лет.
Затонувший корабль оказался настоящим музеем античного изобразительного искусства. Он содержал не только капители, колонны, цоколи и другие элементы ионической архитектуры, но и резные садовые вазы размером в рост человека. Водолазы нашли мраморные статуи и бронзовые фигуры; они были разбросаны по дну, наводя на мысль, что судно, с палубы которого они скатились, опускалось на дно, уподобляясь в своем движении сорвавшемуся с дерева листку.
Мерлэн, Рейнах и другие эксперты предполагали, что найденные предметы были изготовлены в Афинах в первом веке до нашей эры. Вероятно, судно затонуло около 80 года до нашей эры, участвуя в широко поставленной операции по вывозу добычи, награбленной римским диктатором Луцием Корнелием Суллой, который опустошил Афины в 86 году до нашей эры. За это говорит, в частности, тот факт, что архитектурные детали представляют собой части разобранного храма или роскошной виллы. Очевидно, представители Суллы погрузили их на корабль в Афинах для доставки в Рим. В пути судно сбилось с курса, что случалось нередко при тогдашнем уровне развития навигационного дела.
Водолазы подняли достаточно произведений искусства, чтобы заполнить пять залов в тунисском музее Алауи, где их можно видеть и по сей день. В 1913 году работы были прекращены: кончились деньги.
Мы услышали впервые об этом корабле в 1948 году, когда проводили подводные археологические исследования на месте предполагаемого затонувшего торгового порта древнего Карфагена. Летом предшествовавшего года генерал авиации Верну, занимавший командную должность в Тунисе, самолично сделал с воздуха несколько интересных снимков карфагенского мелководья. Сквозь прозрачную воду отчетливо виднелись правильные геометрические очертания, поразительно напоминавшие молы и пристани коммерческой гавани. Фотографии были изучены патером Пуадебаром, ученым-иезуитом, который служил священником в военно-воздушных силах. В начале двадцатых годов Пуадебар обнаружил затопленные остатки портов Тира и Сидона и теперь весьма заинтересовался новым открытием.
Патер прибыл на борт "Эли Монье", и мы составили бригаду из десяти человек для исследования "порта". Увы, нам не удалось найти никаких следов каменной кладки или другого строительства. Для проверки мы прорыли с помощью мощной драги траншеи в местах, где подозревалось наличие портовых сооружений, и убедились, что грунт, извлеченный драгой, не содержит никаких следов строительных материалов.
И вот тут-то мы и напали в тунисских архивах и в музее Алауи на материалы о Махдийском корабле. Труды Мерлэна и отчет лейтенанта Тавера навели нас на мысль о том, что после них остались неподнятыми еще много сокровищ. Я был немало поражен, натолкнувшись на имя адмирала Жана Бэма; это был дед моей жены. Мы разыскали подробные зарисовки Тавера, указывающие местоположение затонувшего судна, и отправились туда.
Мы отчалили в ослепительно яркое воскресное утро, неотступно следя за чертежом. Тавера нанес на свой план три сухопутных ориентира; затонувшее судно находилось на скрещении воображаемых прямых, проведенных от этих ориентиров. Первым ориентиром должен был служить замок, находящийся на одной линии с каменным устоем – остатком разрушенной пристани. Замок мы увидели сразу, но устоев было целых четыре – выбирай любой!
Вторым ориентиром Тавера выбрал куст на дюнах. Мы убедились, что за тридцать пять лет на этом месте вырос целый лес… Последним ключом служила определенная точка в оливковой роще, сопряженная с ветряной мельницей. Мы все глаза проглядели, вооружившись биноклями, но не смогли найти никакой мельницы. Немало нелестных замечаний было тут отпущено в адрес лейтенанта Тавера, которому явно следовало бы поучиться картографии у Роберта Стивенсона.
В конце концов мы отправились искать остатки мельницы на берег. Погрузили в машину стройматериалы для сооружения вышки и двинулись в путь по пыльным дорогам, допрашивая местных жителей. Никто не помнил никакой мельницы, однако в одном месте нам посоветовали обратиться к старику-евнуху. Он попался нам по дороге – дряхлый, хромой восьмидесятилетний старец с обрамленной белым пушком блестящей лысиной. Трудно было угадать в нем когда-то упитанного заправилу арабского гарема. Потухший взор старца заискрился обнадеживающим огоньком. "Ветряная мельница? – проскрипел он. – Я проведу вас к ней". Мы прошли с ним несколько миль; наконец добрались до какой-то груды камней и поспешили воздвигнуть вышку. Вдруг старик озабоченно взглянул на меня и забормотал: "Тут подальше была другая мельница…" Он показал нам еще одну груду развалин. Одновременно мы с ужасом заметили, что он старается вспомнить, где стояла третья мельница. Казалось, Махдийское побережье представляло собой сплошное кладбище мельниц.
Мы вернулись на "Эли Монье" и устроили совет. Решили, используя возможности акваланга, развернуть поиски так, как если бы вообще –не имели никакого представления о местонахождении корабля. Да так оно, собственно, и было. Мы располагали весьма скудными сведениями, зная лишь, что судно находится где-то поблизости и лежит на глубине ста двадцати семи футов. Эхолот показывал, что дно в этих местах почти совершенно гладкое, с незначительными неровностями. Мы долго крейсировали, пока не обнаружили глубины, наиболее приближающиеся к данным Тавера. Теперь круг наших поисков значительно сузился. Мы опустили на дно сеть из стального троса, покрывавшую площадь в сто тысяч квадратных футов. Получилось нечто вроде американского футбольного поля с поперечными линиями на расстоянии пятидесяти футов одна от другой. Подводный "матч" ныряльщиков заключался в том, что они плавали вдоль поперечин, изучая грунт в обе стороны. На исследование всей площади у нас ушло два дня, однако счет был явно не в нашу пользу.
Лейтенант Жан Алина вызвался прокатиться на подводных санях. Мы протащили его на буксире вокруг стальной сети; он ничего не обнаружил. Так прошел пятый день бесплодных поисков. В ту ночь наше отчаяние вылилось в решение перенести исследования ближе к берегу.
На следующее утро наш начальник Тайе, разочаровавшись в санях, решил плыть, держась за трос, на буксире у вспомогательного катера.
Вспоминается мне, что в то утро шестого дня неудач я был настроен более безнадежно, чем когдалибо за все время наших поединков с непокорной морской стихией. Мысленно я уже сочинял рапорт начальству в Тулоне, объясняя, почему я счел нужным занимать в течение недели две плавучие единицы военно-морского флота и тридцать человек для поисков судна, которое было обследовано еще в 1913 году. Нетерпеливый Пуадебар напоминал нам скорее разгневанного адмирала, нежели патера.
И вдруг – крик наблюдателя! На залитой солнцем поверхности воды мелькала оранжевая точка – личный сигнальный буек Тайе. Появление этого буйка означает, что ныряльщик обнаружил нечто важное. Тайе вынырнул на поверхность, выдернул изо рта мундштук и завопил: "Колонна! Я нашел колонну!"
Старые записи указывали, что одна колонна была оставлена в стороне от судна в связи с прекращением работ. Теперь корабль не уйдет от нас! Мы зашли на ночь в Махдиа и устроили пир с шампанским – в общем повели себя именно так, как положено экипажу судна, обнаружившему клад. Город гудел. Прошел слух, что мы нашли мифическую золотую статую, бывшую в центре внимания всех местных легенд на протяжении трети столетия. Источенная моллюсками колонна превратилась в устах молвы в золотой клад. Нас со всех сторон поздравляли восторженные почитатели.
С рассветом закипела работа. Мы с Дюма нырнули первыми и разыскали наш основной объект. С виду ничего похожего на корабль. Остававшиеся на дне пятьдесят восемь колонн покрылись толстым слоем растительности и живых существ и выглядели загадочными цилиндрами. Они едва выступали над грунтом, поглощенные донным илом. Мы призвали на помощь все воображение, чтобы мысленно воссоздать контуры корабля. Это было весьма основательное сооружение для своего времени. Измерив площадь, занятую колоннами, мы получили цифры, соответствующие длине судна в сто тридцать и ширине в сорок футов. Иначе говоря, древний корабль вдвое превосходил водоизмещением плававший наверху "Эли Монье".Корабль лежал на голой илисто-песчаной равнине, тянувшейся в прозрачной воде во все стороны, насколько хватало глаз. Это был настоящий оазис для рыб. Над экспонатами подводного музея плавали огромные каменные окуни[17]. Мы установили, что среди покрывавших колонны губок не было видов, которые представляли бы промышленный интерес. Дотошные ловцы губок – современные греки, – очевидно, собрали все, что могло их привлечь. Возможно, что они нашли и подобрали также и мелкие предметы искусства, возвратив тем самым много веков спустя кое-что из награбленного римлянами.
Нам предстояло провести довольно обширные работы. К нашим услугам были серьезные достижения, завоеванные водолазной наукой с того времени, как храбрецы Тавера отважно проникали в глубины. Мы располагали также специальными таблицами для ныряльщиков, только что разработанными под руководством лейтенанта Жана Алина. Они были специально рассчитаны на акваланги, которые позволяют быстро совершать серию кратковременных погружений и тем самым избегать проникновения в кровь азота.
График работы водолаза, с непрерывным сорокапятиминутным пребыванием на той глубине, с какой мы имели дело, предусматривает возвращение на поверхность при соблюдении ступенчатой декомпрессии следующего порядка: четырехминутная остановка на глубине тридцати футов, затем двадцать шесть минут на глубине двадцати и столько же на глубине десяти футов. Иначе говоря, после сорока пяти минут работы возвращение длится почти час. По графику же Алина ныряльщик погружается трижды: каждый раз на пятнадцать минут, с трехчасовыми перерывами для отдыха. Автономный ныряльщик нуждается в пяти минутах декомпрессии на глубине десяти футов после третьего погружения – это одна двенадцатая того, что требуется на декомпрессию водолазу.
Для того чтобы организовать эффективное наступление на древнеримское судно на основе расчетов Алина, наши пары должны были нырять и возвращаться точно по графику. На то, что они будут сами следить за временем, надеяться не приходилось. Поэтому мы изобрели "стреляющие часы": на палубе стоял дежурный с винтовкой, который стрелял в воду соответственно через пять, десять и пятнадцать минут после погружения. Удар пули о воду отчетливо доносился до затонувшего судна.
В первый же день один из водолазов вернулся, неся какой-то небольшой блестящий предмет. Сердце мое учащенно забилось: мы мечтали найти античную бронзу. Увы. это была всего-навсего пуля от наших стреляющих часов. Постепенно все дно покрылось золотистыми шариками. Интересно было бы спрятаться за колонну и посмотреть на ловца губок, который, придя сюда после нас, увидит на дне целую золотую россыпь!
Наш график был все время под угрозой вследствие того, что "Эли Монье" смещался под влиянием ветра и течения. В результате ныряльщикам приходилось совершать непредвиденные отклонения, что означало дополнительную трату времени и энергии. И вот Дюма притащил на палубу целую кучу железного лома. Остальные ныряльщики смеялись над мальчишеской затеей Диди, однако подвешенный к поясу пятнадцатифунтовый балласт позволял быстро соскальзывать вниз ко дну и легко маневрировать под водой. Таким образом значительно облегчалось продвижение к затонувшему судну; регулируя балласт, можно было совершать любое движение по горизонтали и по вертикали, ныряльщик прибывал к цели неуставшим, а здесь можно было и сбросить груз.
Диди добросовестно подчинялся стреляющим часам, пока как-то раз, поднимаясь после третьего погружения, не заметил что-то особенно увлекательное. Солнце все еще бросало свой отсвет на дно. Дюма не устоял и быстро нырнул обратно. Увы, это был обман зрения, и ему пришлось возвращаться ни с чем. За обедом Дюма пожаловался на колотье в плече. Мы тут же взяли его в плен, заперли в ре-компрессионную камеру на борту и подняли давление в камере до четырех атмосфер. Поступить иначе – значило рисковать, что дело кончится кессонной болезнью. В ре-ком прессионке имелся телефон, соединенный с громкоговорителем в каюте ныряльщиков. Едва мы поели, как послышался голос Диди, укоряющий друзей, способных уморить товарища голодом. Мы охлаждали его кипучий нрав около часа. Это был единственный раз за все время, когда нам пришлось воспользоваться рекомпрессионной камерой.
Древнеримский корабль лежал в сумеречном голубом мире, где человеческое тело приобретало зеленоватый оттенок. Приглушенные солнечные лучи отсвечивали на хромированных регуляторах, на масках, серебрили пузыри выдыхаемого воздуха. Желтоватое дно отражало достаточно света, чтобы можно было заснять цветной кинофильм о работе ныряльщиков – первый, снятый на такой глубине.
Покрытые слоем морских организмов афинские колонны казались темно-голубыми. Мы рыли под ними ямы голыми руками, по-собачьи, чтобы можно было продеть тросы. По мере подъема каменных изделий на их поверхности "проявлялась" целая гамма красок; вытащенные из воды, они буквально оживали. Однако на палубе на все это изобилие морской флоры и фауны быстро ложилась тень смерти. Наступал период усиленной чистки и мытья, и, наконец, обнажался снежнобелый мрамор, не видевший солнца со времен древних Афин.
Всего мы подняли четыре колонны, две капители и два основания. Мы извлекли также две загадочные свинцовые части древних якорей. Их положение на дне по отношению к предполагаемым очертаниям корабля говорило, что судно стояло на якоре в момент крушения. По-видимому, катастрофа произошла внезапно. Каждая из найденных частей весила три четверти тонны; они были продолговатой формы, с отверстиями посередине, очевидно, для крепления деревянной части якоря, которая давно уже истлела. Эти прямые полосы металла никак не могли быть лапами якоря, поэтому мы стали разыскивать лапы, однако ничего не нашли. Оставалось заключить, что наша находка играла роль грузила, крепившегося в верхней части деревянного якоря. Правда, тут возникал новый вопрос: почему древние судостроители сосредоточивали главный вес якоря на другом конце?
После долгого обсуждения мы пришли к следующему выводу. Античные суда не имели якорных цепей, они пользовались канатами. Когда современный корабль, стоя на якоре, подвергается действию ветра или течения, происходит горизонтальное натяжение нижней части якорной цепи. Подобное натяжение каната римского якоря просто оторвало бы ото дна деревянные крючья, не будь верхушка прижата свинцовым грузом, принимавшим на себя силу натяжения.
Мы исследовали античное судно шесть дней, все более увлекаясь попадавшими в наши руки ключами к изучению первоначальной ступени в развитии судоходства. Нам хотелось разрыть самый корабль. Записи Тавера сообщали, что его водолазы провели большие раскопки в области кормы. Я выбрал небольшой участок посредине правого борта и очистил его от мраморных обломков, чтобы можно было углубиться в грунт в этом месте. Мы решили воспользоваться для размыва грунта шлангом, дающим мощную струю воды. Слабое течение весьма кстати уносило размытый ил. Мы решили, что при ударе тяжело нагруженного корабля о дно его надстройки были разрушены, а главная палуба – продавлена грузом. В ходе работ мы убеждались, что наша теория подтверждается.
На глубине двух футов мы наткнулись на толстую палубу, крытую листами свинца. Море заносило илом промытое нами отверстие с такой быстротой, что мы едва продвигались. Все же нам удалось установить, что корабль в основном сохранился. Нам попалась погребенная в иле ионическая капитель: на ней не успели поселиться ни водоросли, ни моллюски. Нетронутая прелесть замечательного изделия перенесла нас в те далекие дни, когда над ним работали искусные руки древних мастеров.
Я убежден, что в средней части Махдийского корабля хранится неповрежденный груз. Все говорит за то, что команда тогда, как и теперь, жила в наименее приятной части судна – на баке. Следовательно, и там можно найти интересные предметы, которые могли бы многое рассказать о людях, плававших на кораблях древнего Рима.
За несколько дней работы на этом огромном корабле мы разве что слегка поцарапались в двери истории. Мы нашли источенные железные и бронзовые гвозди; подняли наверх жернова, которыми древние судовые коки мололи муку из хранившегося в амфорах зерна. Из ила были извлечены большие обломки бимсов из ливанского кедра, сохранившие древнее лаковое покрытие. (Не худо бы узнать состав этого лака, оказавшегося способным выдержать разрушительное действие двадцати веков!) На глубине пяти футов около носа корабля я добрался до форштевня, сделанного из толстых кедровых брусьев.
Спустя четыре года я встретил в Нью-Йорке председателя Французских обществ США и Канады, энергичного старого джентльмена по имени Джеймс Хэйден Хайд. "Уж не тот ли это Хайд, который давал средства для работы по подъему сокровищ Махдийского корабля?" – спросил я себя. Это был он. Хайд пригласил меня на обед, а я показал ему цветной фильм о работе ныряльщиков на судне. "Замечательно, – сказал он. – Знаете, мне ведь так никогда и не пришлось увидеть, что там было поднято. В то время у меня было много денег, своя паровая яхта. Когда шли работы, я крейсировал по Эгейскому морю, а в Тунисском музее так и не побывал. Саломон Рейнах прислал мне фотографии найденных ваз и статуй, Мерлэн написал любезное письмо, а тунисский бей наградил меня орденом. Да, интересно увидеть все эти вещи с опозданием в сорок пять лет…"
На такие пустяки тратят свое время... Или говорят: куда кому-то стоит ходить (на другие Форумы), или не стоит... 
Наверное, без таких посетителей ни один Форум и не бывает... 
Есть еще чего показать, а заодно разобрать кучу своих фото на носителях... Есть время все упорядочить!!! 
Совмещу полезное с приятным!!! 
